Людмила Бояджиева - Сборник рассказов [искусственный сборник]

Мила замерла, стиснув ладони: мелькнуло и пропало в золоте развевающихся волос лицо Бабочки — лицо Милагрос. Флавин принял дар — он осуществил трюк, придуманный русской девушкой…

— Смотришь сказки, детка? — подошел и обнял за плечи муж.

— Ты знаешь, я — фантазерка… — Мила выключила телевизор. — Иногда такое придумаю — смешно рассказать.

— Смешно? — он заглянул ей в глаза, — но почему ты плачешь?

В городке Оденсе, что расположен на острове Фиония в мрачной гамлетовской Дании под самый новый год произошла удивительная история. Случилось это, как и положено чудесам морозной вьюжной ночью… Впрочем, кто теперь вспомнит, в каких погодных условиях явился в Оденсе 1805 год. Очень уж далеко отнесло нас от тех времен и событий. Но приглядеться можно. И стоит, право, стоит все–таки вспомнить…

…То была холодная, вьюжная и злющая ночь, словно новому году приходилось развернуть на узких улочках батальные операции, беря город штурмом. В переулках буянил ветер. Он куролесил что есть сил: то стремглав ухался на промерзшую каменную мостовую, разбрасывая к стенам домов поздних прохожих, то, вздымал снежные облака к острым черепичным крышам, кувыркался там, неистово вертя флюгерами, потом вдруг нырял в печные трубы и завывал в них протяжно и дико.

У маленького чердачного оконца, розовеющего теплым дрожащим светом, шутник задержался, завистливо кидая в промерзшие стекла пригоршни снега и корча страшные рожи, которые, впрочем, из комнаты вовсе не было видно. Разве только щеглу в полукруглой клетке и двум слонам, что стояли на подоконнике. Но щегол спал, сунув голову в теплый подкрыльный пух, а слоны со срезанными спинами были всего лишь цветочными горшками. В одном из них рос лук–порей, в другом кустик розы — совсем маленький, заботливо подвязанный к сухому прутику. Единственный глянцевый бутон дремал, оберегая туго скрученное великолепие готовящегося к своему празднику цветка. Лук и роза были огородом и садиком молодой семьи, поселившейся в коморке после венчания в начале сентября. В коморке, сказала я? Помилуйте! Возможно, в дворцовых покоях понаряднее и уж куда просторней. Только зачем они, эти пыльные пристанища моли и скучных портретов, когда в маленькой комнате под крышей так жарко и весело пляшет огонь в очаге, так дивно пахнет печеными яблоками? И не только яблоками, уверяю вас. Можно не сомневаться, что в чугунке, среди шипящих в жиру картофелин томится позолотившаяся утиная тушка. Оторвав от нее страждущий взгляд, приглядимся к резным полкам, шкафчикам, подставкам для домашней утвари. Что за умелец заплетали это деревянное кружево! Каким парадным жаром горят начищенные медные бока сковородок и чайников! До чего весело, словно нарядный хоровод толстобоких молодух, глядят с высоты тарелки в цветастых синих «сарафанах»! Но самое удивительное в этой комнате — притаившаяся за занавеской кровать. Для ее изготовления пошел помост, на котором недавно стояли печальные останки графа Грампе. Уцелевшие на досках полоски черного сукна еще напоминали о траурной церемонии, а крепенькие дубовые доски пророчили надежному сооружению долгую жизнь. Все это великолепие сделали проворные руки двадцати двух летнего башмачника, только что получившего звание мастера, женившегося на горячо любимой девушке и «свившего» здесь, в грошовом обиталище бедноты, столь достойное похвалы и даже зависти, семейное гнездышко.

Светловолосая женщина в праздничном батистовом чепце сидела у очага с латунными шариками на решетке и улыбаясь смотрела в огонь. Под крахмальными складками платья обрисовывался округлый животик и, будто оберегая его, лежали поверх холщевого передника покойные руки. Отблески огня играли на новом серебряном колечке, в стекляшках дешевых сережек и драгоценной влаге слез, прячущиеся в светлых голубых глазах. Слезы умиления — будь благословенна ваша благодарная чистота! Женщина сладко всхлипнула. Добрый Боженька, спасибо за счастье! За твой дар жить и давать жизнь. Любить и быть любимой. За великую благодать сидеть у огня в теплыни и покое своего дома, перемежая мечты дремотой…

От церкви св. Марка, что у моста, донеслось 11 ударов — до окончательной победы нового 1805 года остался один час. Внизу хлопнула дверь, заскрипела под торопливыми шагами лестница — он как всегда прыгал через две ступеньки — этот длинногий неуклюжий паренек, юный муж, торопившийся к своей единственной женщине. Дохнуло морозной свежестью и он вырос в дверях, растопырив руки, что бы обнять бросившуюся к нему жену. Рукава куртки, да и штанины были явно коротки, делая похожим этого юного семьянина на переросшего свою одежонку подростка. В прямых русых прядях таял снег и даже с кончика большого носа одна за другой падали капли. Правой рукой он прижал к своей груди ее милое, порозовевшее лицо, левую — с мешком из вылинявшего полосатого штофа — поднял высоко над головой. В мешке что–то щелкало и тихо вздыхало: “ — уфф–уфф…»

— А ну–ка взгляни, малышка, на мой подарок! — Он развернул полосатую ткань и поставил на стол затейливый домик. Сам отошел, с улыбкой наблюдая за произведенным впечатлением, а женщина опустилась в кресло и тихо выдохнула: — Это… Это для нас? Правда!?

Это был не замок, не лесное жилище гномов, ни ларь или шкатулка. Нечто особое, вобравшее в себя все сразу от земли, неба, творений человеческих рук и фантазии. Лица прелестные и страшные, животные и птицы, сказочные плоды и дивные цветы — да много чего еще можно было рассмотреть в покрывавший «терем» деревянной резьбе. Из центра резных кущ строго смотрело око циферблата с движущимися по нему ажурными стрелками. А под циферблатом находилось окошечко, как сцена в маленьком театре и там что–то нежно звенело.

— Корпус я сделал сам. Четыре месяца по ночам резал. Кривой Карлос нашел на пожарище у оврага погибшие часы, механизм починил, он же умелец. А я выпросил. Он добрый — сказал — для семьи вещь совершенно необходимая. Что за дом без часов? Что за Новый год без трезвона! Вот, вот сейчас! Тише! Сейчас ты увидишь представление!

Внутри резного дома что–то зашипело, напряглось — на сцену выехал крошечный гном и поднял ручки, в которых блеснули совсем настоящие, только малюсенькие — ни больше гроша — литавры. Гном размахнулся пошире и…

От торжественного звона женщина вздрогнула. Ее улыбку сменил испуг. Но тревожный взгляд, устремившийся к мужу, тут же потеплел, в глазах вспыхнул восторг. Она взяла его большую — в мозолях и свежих ссадинах ладонь — и положила на свой живот.

— Ой! Да, это же его пятка! Чувствуешь? Пинается! Наш малыш, похоже, собрался плясать!

Пока 12 гномов кружили в хороводе — а их появилось ровно столько и как раз в положенное время — все настойчивей заявлял о себе скрытый во тьме материнского лона ребенок. Он тогда уже рвался что–то сказать, объяснить. Увы, права голоса он пока еще не имел. Зато в эту ночь много говорили другие. И, вопреки обыкновению праздничных дискуссий, вовсе не чепуху.

Вьюга утихла и новый год щедрым победителем вступил в свои владенья. Сколько драгоценных камней, алмазов, серебряной канители развесил он по деревьям и фонарям притихшего города! Покончив с уткой, праздничным пирогом и вдоволь нацеловавшись, супруги спали. Под старой, доставшейся в наследство периной, нарядно выстеганной новыми яркими лоскутами, прильнули друг к другу доверчивые молодые тела, а за окном, заглядывая в комнату, висела большая зеленая звезда. То ли от тепла очага, то ли от важности праздника, розовый бутон раскрылся, выпустив нежные лепестки алого цветка. Роза высоко подняла нарядную благоуханную головку, словно барышня, попавшая на первый бал и отвернулась от грубого, вульгарно пахнущего, изрядно общипанного к столу порея. Щегол проснулся бодрячком. Ероша перья, он прыгал с перекладинки на перекладинку и восклицал: — Здравствуй, здравствуй, Новый год! Новый год!

— Что–то нам он принесет, принесет… — иронично проскрипел сапожный нож, остро отточенный и висевший на специальном крючке, чем несказанно гордился.

— Могу прояснить… — молвила звезда столь светским тоном, что в ее причастности к высшим сферам можно было не сомневаться. — У нас наверху кое что известно. В начале апреля здесь родится мальчик. И знаете, там (она даже мигнула!) уже решено — Он будет поэтом.

— Поэзия — это то, что помещают в самом конце газеты, а потом выр–р–р-езают! — проявил осведомленность нож, налегая на режущее «р». — Суета сует и томление духа. Не для народа. Народу необходимо полноценное питание. Когда в руках есть ремесло — суп и кусок хлеба обеспечен.

— Помимо того морковь и сколько угодно лука, — обрадовался порей кулинарной теме.

— Господа! Фи! Разве можно быть такими прагматиками, когда речь идет о человеческом призвании! О радостях духа, взлетах ума? Такое впечатление, что люди появляются на свет лишь для того, что бы регулярно набивать животы и удобрять почву. А красота? — сделавшись из алой пунцовой возмутилась роза. — Я не пожалею всех своих лепестков, что бы этот малыш никогда не проходил мимо прекрасного! — Она героически тряхнула головкой и нежные шелковистые лепестки осыпались на подоконник. Царский дар.